Бульвары были как люди: в молодости, вероятно, схожие, - они постепенно менялись в зависимости от того, что в них бродило.
Были бульвары...Были бульвары, где сетью длинных скрещивающихся красных палок отгораживался пруд, с такими жирными пятнами у берегов, словно в сальную кастрюлю налили воды, на зеленой поверхности которой паровозным паром проплывали облака, морщинившиеся, когда кто-нибудь катался на лодке, - и где тут же, неподалеку, в большом, но очень низком ящике, без крышки и дна, и наполненном рыжим песком, ковырялись дети, - а на скамьях сидели няньки и вязали чулки, и бонны, матери читали книжки, и ветерок - качающимися обоями - двигал по их лицам, по коленям и по песку теневые узоры листвы.
Были бульвары шумливые, где играла военная музыка, и в медных начищенных трубах - красной ящерицей заплывал в небеса проходивший трамвай, где под звуки грозного марша становилось немножко совестно, когда ноги против воли, как в стыдную яму, попадали в воинственный такт: где не хватало скамеек и близ музыки ставились раздвижные стулья с зелеными железными ножками и с сиденьями из ярко-желтых пластинок, прорехи которых оставляли ступенчатые складки на пальто; и где под вечер, когда трубы пели про Фауста, - в ближней церкви начинали остро и мелко тилибинить колокола, будто предупреждая о том, что сейчас бархатным громом лопнет медный удар, от которого вальс трубачей вдруг послышится нестерпимо фальшивым.И были бульвары на первый взгляд скучные - не будучи ими. Там
...серый как пыль песок был уже так перемешан с семячной скорлупой, что вымести ее было невозможно, - там писсуар формы приподнятого над землей, недоразвернутого свертка давал далекий и щиплющий глаза запах, - там вечером выходили в лохмотьях раскрашенные старухи и сиплыми, граммофонными, неживыми голосами за двугривенный разбазаривали любовь, - там днем, не обращая внимание на разорванный обруч и выпрыгивающую из него красавицу в трико, в персиковую ляжку которой вбитый гвоздь поддерживал этот цирковой соблазн, - шли мимо люди, шли не гуляя, а быстро, как по улице, - и если кто и присаживался на пыльную, пустую скамью, так разве уж для того, чтобы отдохнуть с тяжелой ношей, или нажраться спичками Лапшина, или - глотнув какой-нибудь кислоты из аптекарского пузырька, - начавшейся болью остановить жизнь, и тут же в корчах свалиться на спину, навзничь, так - чтобы еще раз, в последний раз, увидать над собой это
жидкое московское небо.