[hirondelle]

Конечно же, своей любовью к Латинской Америке я, по большей части, обязана Кубе. Но есть два очень важных для меня человека, два писателя, заслуга которых, я думаю, ничуть не меньше. Обоих я первый раз прочитала еще в школе и сразу же влюбилась. Один - это Хулио Кортасар, а второй - Жоржи Амаду. Про Амаду я даже писала сочинение по МХК, вдохновенное и восторженное, одно из тех, за которые получают пятерки и которые запоминаются на всю жизнь. Именно благодаря Амаду и его книгам я уверена, что самое удивительное и сказочное место в Бразилии и на всей Земле - это город с красивейшим поэтичным названием Баия. А еще Амаду для меня - это его "Каботажное плаванье" - своеобразные мемуары, "наброски воспоминаний, которые не будут написаны никогда". И там есть одна история, которая произошла с писателем в Монголии, история про то, как один скромный монгол в одиночку выучил французский язык, располагая только учебником грамматики, тремя книгами на французском и слушая советское радио. Одна из тех историй, которые мне очень нравятся и вдохновляют. Давно уже хотела перепечатать этот отрывок и вот наконец это сделала. Надеюсь, не напрасно

Улан-Батор, 1952

Лингвистические заморочки начались сразу же, едва лишь мы приземлились в аэропорту Улан-Батора. Толпа встречающих - тут тебе и члены правительства, и партийные руководители, представтели Союза писателей, Комитета защиты мира, Комитета монгольских женщин (эти явились специально, чтобы приветствовать Зелию Амаду и Росу Гильен), комсомольцы и пионеры. Наш визит в Монголию - событие огромного значения, ибо никому в целом свете нет дела до самой старой и самой маловажной страны народной демократии. Она (надеюсь, вам понятно, что речь о стране, а не о демократии) зажата между СССР и Китаем, две трети ее территории занимает пустыня Гоби, населена пастухами, строит социализм, для туристов закрыта, западным коммунистическим интеллектуалам неведома. И вот теперь принимает члена Бюро Всемирного совета мира. Мало того - член этот увенчан Международной Сталинской премией. Это я про себя. А с ним - знаменитый поэт Николас Гильен. Я, конечно, помню знамена, транспарнты, толпу у трапа, но перед глазами так и стоит огромная ледяная долина, окруженная высоченными горами. Более величественной картины я в жизни не видывал. Мороз - тридцать градусов.

Министр культуры и будущий премьер подходит к микрофону и начинает приветственную речь, которую переводят на русский. "Ну все, вы у меня в руках!" - хвастливо говорит Зелия, единственная из нас четверых, кто знает хоть несколько слов на языке Пушкина и Достоевского. Затем следует перевод на английский, маленький переводчик глотает слова и захлебывается. "Пропадете без меня!" - продолжает ликовать Зелия, которая опять же одна может, как ей кажется, изъясняться по-английски. Ее заблуждение очень скоро рассеивается, ибо, когда я требую у этого полиглота перевести, она бестрепетно отвечает: "Нас поздравляют с благополучным прибытием и говорят: "Добро пожаловать!" Мне остается лишь скрипеть зубами: ох, ни у кого мы не в руках, а совсем в другом месте.

Не зная монгольского, русского и английского, я не рещаюсь даже произнести "мерси", но ответную речь, сказанную на родном баиянском наречии, завершаю призывом "Za mir vo vsiom mire!", эту советскую здравницу я затвердил на конгрессах и произношу ее специально для изумленных радиослушателей, которые ничего не понимают.

Нас рассаживают по машинам и везут в гостиницу. Я вижу на улицах людей в национальных костюмах из ярко расшитой дубленой овчины, в высоких сапогах и теплых шапках - мужчины кажутся мне рослыми и крепкими, женщины - хорошенькими. Министр и прочие официальные лица, сопровождающие нас, сильно проигрывают по сравнению с ними, выглядят в европейской одежде какими-то бесцветными и невзрачными. Костюмы и пальто московского пошива сидят на удивление паршиво: очевидно, их надевают лишь по необходимости - по особо торжественным случаям, вот вроде того, что выдался сегодня.

В гостинице нас знакомят с каким-то здоровяком в белой хламиде поверх костюма, который ему безнадежно мал. Как ни старается Зелия, нам не удается понять, кто этот человек и в чем состоят его обязанности.
- Парикмахер! - осеняет Росу. - Вот кстати! Николас, тебе пора подправить баки!
Дальнейшие события показали ее неправоту.

Потом нас везут показывать город. Маленький переводчик - возраст его определить я не в силах: все монголы, за исключением детей, разумеется, кажутся мне людьми средних лет, от тридцати примерно до сорока, - переводит на английский объяснения министра, время от времени останавливающего машину перед бетонными зданиями. Зелия старается как может, и благодаря ее усилиям мы узнаем, что это вот - Совет Министров, а это Центральный Комитет, а это - Великий народный хурал, монголский парламент. Однако гораздо интересней этих считанных домов в унылом советском стиле разбросанные по равнине шатры, многие сотни шатров: круглые, из необычайно плотной верблюжей шерсти, просторные, удобные, с очагом посередине. Там живут длинноусые пастухи и их толстые жены: совсем другой город, воздвигшийся здесь на час или на год, он куда больше и несравненно притягательней, чем Улан-Батор из кирпича да из бетона.

...

Большую часть того, что говорил министр, мы не понимали, и через маленького толмача Зелия обратилась к нему с нижайшей просьбой - найти нам, ради всего святого, во имя Маркса и Ленина, переводчика с французского, а если с испанского - то еще лучше, ибо Роса никакого другого не знает. На это министр жалостным голосом поведал нам, что нет в народной республике человека, владеющего французским, а уж испанским - и подавно. Он выразительно и беспомощно разводил руками и, конечно, испытывал унижение. Мне даже стало его жалко. Делать было нечего, пришлось удовлетвориться познаниями доны Зелии, мы все же оказались у нее в руках, и я благодарно расцеловал их.

Раблезианский ужин проходит под внимательным взглядом того самого здоровяка в белом халатике. И все же - кто он, какую роль выполняет? Явно не парикмахер, тут Роса ошиблась. Директор ресторана, предположила Зелия. Мы с Николасом по его приглашению попробовали национальный напиток - водку из ослиного молока. Поначалу она показалсь нам отвратительной, но таинственный незнакомец настаивал, мы повторили и постепенно оценили ее своеобразную прелесть.

Программа назавтра предусматривает встречу с членами правительства, визит в ЦК, затем в парламент, затем посещение университета. Что же нам делать? Как слушать приветствия и отвечать на них? Как вести беседу?

Уже подходил к концу наш завтрак, не менее роскошный, чем вчерашний ужин, когда появился министр культуры в сопровождении какого-то человека неопределенного (как все монголы) возраста и с ликованием отрекомендовал его нам: "ФРАНСУСКИ, ФРАНСУСКИ!"
- Bonjour! - вскричали мы дружным хором.
- Bonjour, - тихо, еле слышно ответствовал долгожданный и столь необходимый нам переводчик. Нашли все-таки, расстарались и раздобыли.

Сильно запаздывая, мчимся во Дворец правительства, а по дороге я пытаюсь завязать с переводчиком разговор, но разговор не клеится. И вот мы сидим вокруг длинного стола рядом с первыми лицами Монголии, очень большими начальниками, партийными тузами и шишками, и премьер-министр начинает приветственную речь. Переводчик переводик медленно, слово за словом, широкоскулое лицо бесстрастно и непроницаемо, однако я понимаю, как он напряжен и взволнован. Голос монотонный, и по-французски он говорит правильно, с русским акцентом - похоже на дикторов советского радио. Мы с Николасом благодарим, рассказываем - он про Кубу, я про Бразилию, перевод на родной язык дается нашему толмачу легче: речь его льется гладко и бойко. Министр культуры сияет.

Вскоре мы подружились с переводчиком, и он поведал нам свою историю. Он жил себе тихо и мирно, учил детишек в школе, и вот однажды на рассвете - оторопь, ужас, холодный пот. К нему вломились агенты госбезопасности, схватили и увезли, ничего не объясняя. Наша просьба достать человека, владеющего французским языком, поставила монгольские спецслужбы на уши, начались лихорадочные поиски, весь Улан-Батор перетряхнули, перевернули вверх дном, и вот наконец некая сотрудница Национальной библиотеки сообщила о том, что вот есть такой скромный и незаметный гражданин, школьный учитель, известный под прозвищем "француз" именно потому, что посвятил себя изучению этого языка. К несчастью, я не помню, как будет "француз" по-монгольски, хотя в те времена обращался к нему только так - имя его я выговорить был не в силах. А вот Зелия смогла и запомнить, и произнести.

Вообразите, он в одиночку, без учителей и учебников, овладел французским, которым пленился, слушая передачи Всесоюзного радио. Он раздобыл в библиотеке французскую грамматику, вскоре затверженную от корки до корки наизусть, и три книжки - "Три мушкетера", "Граф Монте-Кристо" и какое-то сочинение о винах и сырах. Он читал их и перечитывал десятки раз, научился отличать д'Артаньяна от камамбера, Рошфора от Рокфора, запомнил самые знаменитые марки бургундского и бордо. И продолжал каждую ночь слушать советское радио - не пропустил ни одной передачи.

В то ранее утро, когда политическая полиция увезла его неведомо куда, он чуть не умер от страха - подумал, что все кончено. Доносы, аресты и процессы - расхожая монета сталинизма - давно уже были в странах народной демократии в большом ходу. Стали расспрашивать про его интерес к французскому - и он понял, что, изучая его, совершал тяжкое преступление против партии и отчизны. Чистосердечно признался во всем.

К несказанному удивлению "француза", его не препроводили в тюрьму, а переодели в европейское платье - в брюки он еле влез, пиджак жал под мышками, был тесен в груди и не застегивался - и отвезли в Центральный Комитет, где ему дали задание: работать переводчиком при знатных иностранцах - лауреате Сталинской премии, знаменитом поэте с Кубы и их женах. Все происходило в страшной спешке, поскольку уже близился час встречи во Дворце правительства. Его поволокли в гостиницу и в дверях сдали с рук на руки министру культуры.

Так началась его карьера: он стал переводить с монгольского на французский речи членов правительства, секретарей ЦК и прочего начальства. Надо заметить, что его тихое "bonjour" при встрече с нами было первым словом, которое он произнес по-французски. До тех пор - никогда, нигде, ни единого. Вот какая невероятная история случилась в Монгольской Народной Республике в феврале 1952 года, когда я был там с Зелией и четой Гильенов.

Итак, как я уже говорил, мы с ним подружились, он понемножку оттаял и освоился, и от него мы узнали, что верзила в белом - никакой не парикмахер, а врач, отвечающий за наше здоровье. А звали его - копирую буква за буквой - Лудвсандердийн Золзхаргал. Желающие могут попытаться выговорить. А маленький монгол продолжал переводить с английского для Зелии, поскольку я заявил, что она не имеет прав на нашего "француза". Она пожала плечами и показала мне язык.

Мы предложили нашим переводчикам и девицам из Комитета монголских женщин, приставленным к Зелии и Росе, носить национальные костюмы. Те с радостью согласились - и преобразились неузнаваемо. Девицы сразу похорошели, маленький переводчик прибавил в росте, да и наш "француз" расправил плечи, стал каким-то элегантным, значительным, исчезли скованность и неловкость. На прощанье я спросил, чем могу быть ему полезен, и он попросил меня выписать для него советские журналы на французском - "Temps Actuels", "Litterature Sovietique", "Cahiers du Communisme", словом, что найдется. Я так и сделал и, прибыв в Москву, подписал его на максимальный срок - на пять лет.

А в декабре того же года в Вене, где проходил очередной Конгресс в защиту мира, я встретился с министром культуры, возглавлявшим монгольскую делегацию. И, конечно. спросил его о нашем "французе": как, мол, он поживает и что поделывает, вернулся ли в школу?
- Да какая там школа?! Вы в своем уме?! - вскричал министр по-русски через посредство бойко щебетавшей на многих языках явстриячки-переводчицы. - Неужели бы мы стали разбрасываться такими ценными кадрами?! Он - начальник Европейского департамента Министерства иностранных дел. Вскоре после вашего визита мы этот департамент и создали.